Избранный должен страдать

Александр Сорге — о том, почему жизненный опыт у нас измеряется исключительно в литрах выхлебанного дерьма. И с чего люди верят в «глубинный народ», «русскую хромосому» и «блокадный код»

Наши солнечные, богом помазанные на царствование чиновники с заграничными латифундиями — поистине кладезь неиссякаемой мудрости, когда разговор заходит о русском народе. То один заявит об открытии какой-то дополнительной русской хромосомы, то другой настрочит манускрипт о мифическом «глубинном народе», которого никто не видел, но который точно есть. Третий и вовсе направо и налево рассказывает о «блокадном коде» и «генетической памяти» предков, инсталлированной в прошивку каждого россиянина.

И удивительно не то, что речи эти звучат тем громче, чем пустыннее полки в магазинах, а то, что многие до сих пор к ним прислушиваются, несмотря на эти самые пустые полки. И вроде бы парадоксальная ситуация: нас, так сказать, а мы крепчаем, кормимся грезами об эфемерном величии. Однако у сакральной мантры «чем хуже — тем лучше» есть логика, причем логика, подтвержденная психологами. Просто, чтобы разгадать ее смысл, надо задаться вопросом: «А лучше — для кого?».

Что бы ни мололи своими бескостными языками наши политики, что бы они ни придумывали, единственная подлинная русская национальная идея — это страдание. Периоды Великих Страданий, которые случались по тугоумию самодержцев-идиотов, стали таким историческим клеем, который своей слизью слепляет общество. Дни же избавлений от этих страданий — не праздниками, но поводами напомнить окружающим о нашей тяжелой судьбинушке. Именно поэтому жизненный опыт у нас измеряется исключительно в литрах дерьма, которые ты выхлебал, а наиболее чтутся те, кто испил больше остальных.

Страдай за царя и Отечество — и станешь национальным героем. Страдай во имя всех угнетенных или Господа Бога — и станешь святым мучеником. Ну а хочешь, вообще варись в самоедстве, а потом пропитывай этим кислым узваром страницы и возносись в пантеон отцов-классиков русской литературы.

Школами Жизни у нас именуются учреждения, где выдаются наибольшие порции этого самого жидкого и зловонного опыта: армия (славная некогда не боевой подготовкой, а дедовщиной и унижениями), тюрьма и абстрактная «улица». Это, так сказать, смотровые площадки, откуда видится Жизнь, а кто там не был — тот щенок и ссыкуха. Да и вообще, не страдал — не мужик.

В принципе, это вполне закономерно. На земле, где суровая зима часто длится гораздо больше трех месяцев в году, где приказы никогда не обсуждаются, какими бы полоумными они ни оказывались, а за вольнодумство частенько можно было получить либо дубинкой по хребтине от охранки, либо путевку в оздоровительный ГУЛАГ, мытарства — единственное мерило опыта. Ничего другого просто не остается.

Конечно, кто-то может подумать, что тяготы и невзгоды закаляют дух и именно поэтому так ценны. Однако любой здравомыслящий человек скажет, что все это — срань собачья. А дипломированный психотерапевт добавит, что терзания — прямой путь к неврозам и психотравмам. Нет, все гораздо интереснее. Благодаря Пелевину каждый слышал про «когнитивный диссонанс», однако не все до конца понимают, что же это словосочетание значит.

В 1934 году в Гималаях случилось сильное землетрясение. И хоть пострадала лишь небольшая часть Индии, в остальных областях страны возникли слухи: скоро последуют еще более разрушительные толчки в новых местах. Эти опасения, несмотря на свою беспочвенность, распространились по всей Индии: люди верили, что скоро произойдет еще одно землетрясение. Леон Фестингер, автор теории «когнитивного диссонанса», пришел к выводу, что домыслами индийцы пытались оправдать иррациональное чувство ужаса: если есть страх, значит должно быть и то, что этот страх вызывает. То же самое происходило и после теракта в питерской подземке, когда поползли слухи о втором и третьем взрыве: напуганные люди просто пытались найти объяснение своему страху. А пытаясь найти объяснения тому, что мы чувствуем, что с нами происходит, мы не ищем истину на пыльных полках — мы, скорее, берем то, что впишется в нашу картину мира.

Обычному человеку сложно поверить в беспочвенность страха, самоуверенному — признать собственную ошибку, а верующему — осознать, что случившееся с ним — лишь череда случайностей, а не божественное провидение.

А теперь, как говорится, следите за руками. Неожиданное появление швабры в вашем анусе наверняка вызовет у вас массу вопросов. Причем самым насущным будет «а какого хрена вообще происходит»? Если у вас есть возможность, вы начнете протестовать и постараетесь вытащить черенок. Ведь инородные предметы в заднем проходе, засунутые туда насильно, не вписываются в образ жизни нормального человека. Но если вам заломят руки и заткнут рот, через некоторое время вы, скорее всего, начнете искать оправдания происходящему с вами. И даже придете к выводу, что такие процедуры полезны для здоровья. Так вы будете пытаться преодолеть когнитивный диссонанс, исходя из новой «шваброцентрической» картины мира. Фестингер приводил простой пример: если появится очередное исследование, где связь рака и курения установлена со стопроцентной вероятностью, заядлый курильщик скорее скажет, что он курит умеренно, чем бросит сигарету. Либо начнет искать положительные стороны в курении.

Более того, если страдание становится коллективным, оно начинает объединять людей. Австралийский психолог Брук Бастиан провел эксперимент, в ходе которого всячески измывался над подопытными: например, заставлял их есть острые перцы. Обнаружилось, что социальные связи в группе «страдальцев» после эксперимента оказались более прочными, нежели в группе, не подвергавшейся общим «пыткам». Это очень простая логика, заложенная в нас эволюцией: если вы съели пуд соли на пару с кем-то — значит, этого человека стоит держаться, ведь он поможет вам выжить и в следующий раз. Коллективное страдание сплачивает. Посмотрите на любые организованные группы: банды и армейские подразделения, тоталитарные секты и религиозные культы, африканские племена и даже студенческие братства — каждый член такого сообщества подвергается испытанию болью или унижением, часто даже систематически. И существуют такие сообщества не вопреки суровым испытаниям, а благодаря им.

А теперь представьте, что таких «изнасилованных» — огромное количество, и что страдают они вместе, подбадривая друг друга. Возникает огромная эхо-камера, где каждый лишь поддакивает соседу: альтернативная точка зрения о том, что «швабра — плохо», либо отсекается («вы все врете!»), либо искажается в соответствии с привычной картиной мира («да, плохо, но нужно потерпеть»). В такой камере прекрасно всходят идеи, которые не просто вписываются в картину мира, а наполняют ее глубоким смыслом, делают ее яркой и красочной. Терпеть уже нужно не просто так, а потому что идет мифическая гибридная война, линия фронта которой проходит и через прилавки с дорогими продуктами, и через интернет с тотальной слежкой, и через квартиры политических активистов. Поэтому-то и работают все эти басни о «глубинном народе», «блокадном коде» и прочая чушь. Дать человеку заветное откровение в такой ситуации — это все равно, что протянуть ему стакан холодной воды в жаркий полдень. Страждущего не надо убеждать выпить воду — он и без этого сделает это. Ведь, когда ты превращаешься в «глубинно-богоизбранного», в жилах которого течет секретный код, терпеть становится намного проще. «Сын великой нации» прикольней, чем «грузчик».

Это как одновременные кнут и пряник, только вот пряник метафизический, а кнут вполне реальный.

Многие внимают сладким речам не потому, что глупы, а потому что на этой мифологии держится их мир. Вполне естественно, что люди, которые предлагают вытащить черенок и отдубасить им насильника, воспринимаются как предатели, изменники и прочие ренегаты. Ведь без этой злосчастной деревяшки мир обитателей грез просто рухнет, и огромная дыра будет зиять не только в заднице, но и в душе. Страшная правда в том, что людям не нужно ни хлеба, ни зрелищ. Можно всего лишь дать человеку идею — и он будет сыт всю жизнь.